ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВ, художественный руководитель Государственного камерного музыкального театра «Санктъ-Петербургъ Опера», народный артист России:

Это очень музыкальный город. Я не знаю другого города, чтобы одновременно шли пять «Лебединых озер» или четыре «Травиаты» в один день. Нет таких больше городов. А в Петербурге это так.

Когда я начал заниматься музыкой, я очутился в специальной музыкальной школе и для меня Петербург стал ассоциироваться с музыкой. Поступал как пианист в десятилетку при Консерватории, получил высшие баллы, взяли на виолончель. Действительно, у меня «виолончельная» рука, и Растропович говорил «слушай, у тебя лапа-то на виолончелиста», а я говорю: « я играл до 6-го класса на виолончели». Как? Я говорю: «начало концерта Ромберга я вам и сейчас могу исполнить». К 6-му классу я понял, что на виолончели я играть не буду, а на рояле — не могу, потому что у меня зажата была рука. И вдруг великая педагогиня. Лилия Ильинична Залихман сказала «а я возьму этого мальчика к себе в класс». В класс где учился, Павел Гилилов, Григорий Соколов, Олег Мантур и так далее. И действительно я кончил «Вторым концертом» Рахманинова, поступил в Консерваторию и после второго курса, когда уже можно было совмещать, я поступил на режиссёрский факультет.

В десятилетке была такая Неля Наумова, она преподавала литературу, и она сделала такой кружок, в котором вырос и Миша Боярский. Мы играли «На дне», Мишка играл Ваську Пепла. И вот тогда уже, я так понимаю, что и у него сформировалось окончательное решение — поступать в театральный институт, хотя он тоже был пианистом, и в меня запала эта бацилла. Потому что когда он поступил в театральный институт, я уже переселился из десятилетки на Моховую — мы делали капустники, и уже тогда что-то уже во мне такое зрело, и когда я узнал, что есть Факультет музыкальной режиссуры, я туда зашёл — и утонул там. До сих пор считаю, что это, может быть самое моё правильное решение в жизни, потому что я — счастливый человек: я создаю спектакли, я создаю свой мир, я создал свой театр и ставил в самых лучших площадках мира, и достаточно много, и у меня есть свой зритель — я это знаю.

Здесь моя жизнь, и вообще я задумывал это, как театр-дом. Ну, так случилось что первые артисты работали только за интерес: это были ребята — Борька Смолкин, Кривонос Витя, Вера Васильева, это были ребята из оперетты. Мы тогда поставили с ними «Риту» Доницетти тоже впервые это, она не шла ещё в России. Репетировали в квартире. И потом это стало обрастать, обрастать людьми, мы нашли пристанище. Ну, я не знаю — нет ДК, где бы мы какое-то время не репетировали.

И, когда появился, конечно, свой дом — сложно появился, очень так — непредсказуемо… Я не получил, я вырвал это здание, потому что оно никому, во-первых, было не нужно: оно было в таком состоянии в убитом, что все от него отпрыгивали — выбиты все были окна, выломанные двери, не было тепла. Мы въехали сюда в октябре месяце в конце, температура была + 7. Это был мучительный процесс, и в нём были и комические истории, и трагические истории, потому что мы все искали клад какой-нибудь, ну должен же здесь быть клад! Клада мы здесь не нашли, хотя одни момент такой «кладовый» был — не было в театре контрабаса, шла очередная уборка, потому что мы выносили тонны хлама, и в оркестровой яме под грудой хлама лежал немецкий контрабас, роскошный! Он до сих пор у нас!

Прошло 35 лет театру, и вот только последние два — три года я стал получать те результаты, которые я закладывал при основании этого театра: когда мы стали играть всё, что мы хотим, и не в одном, а в двух — трёх — пяти составах.

Санкт Петербург — это театральная декорация. Ведь мы не случайно играли — у нас был спектакль «Белые ночи Фёдора Достоевского» по опере Буцко, мы играли во дворах Петербурга. Мы ставили атрибуты и играли музыку, и самое мне главное, что мы слились с этим городом, с его царственной красотой.