Юрий Зинчук, ведущий: «И давайте продолжим говорить о 75-летии со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Напомню, что весь прошлый выпуск мы посвятили исключительно этой теме. Но и в дальнейших наших программах мы так или иначе обязательно будем продолжать говорить об этом. Потому что эта тема является для нас священной.

Кто-то скажет, да сколько можно жить прошлым! И будет глубоко не прав. Потому что если не говорить, не вспоминать, то очень скоро всё забудется. Уже через поколение забудут об этом величайшем подвиге нашего города. А может даже и быстрее. Ну, вот например. Смотрите, вот так чиновники одного из регионов поздравили проживающих у них блокадников. Цитирую: "Примите искренние поздравления с большой, знаменитой датой — 75-летием блокады Ленинграда". Во! Дожили! Поздравляют блокадников с блокадой. Это признак вот того, о чём все время мы тревожимся. Блокаду забывают. Память о ней вымывается. И о ней надо говорить. Кричать. Чтобы помнили. Чтобы ничто не было забыто и никто не был забыт.

И сегодня мы предлагаем вам интервью с петербуржцем. Народным артистом России Олегом Басилашвили. Как и у многих ленинградцев и петербуржцев, судьбы родных или близких обязательно были задеты блокадой. И эти воспоминания передаются в семье от поколения к поколению. Вот воспоминания, которые хранят в семье Басилашвили».

Олег Басилашвили, народный артист СССР: «У нас тут были родственники. Сестра моей бабушки, её дочь, муж дочери. В Ленинграде всю блокаду. Как это назвать – что с ними произошло? Подвиг? Трагедия? Это нечто ужасное. То, что не испытывал, в общем-то, никто в мире. То, что происходило здесь. Моих родных спасло здесь то, что на глазах на пустой улице был обстрел. Дядя мой шел по улице, на его глазах попал снаряд в мостовую, убил лошадь. Лошадь тут же и сдохла. А народа никого – все прятались от обстрела. У него был перочинный ножик. Он видит, что лошадь уже мёртвая, отрезал заднюю ногу у неё. Перочинным этим ножиком. И они говорят: мы спаслись этой ногой. Иначе нас бы никого на свете не было. Моя тётя Надя, от бабушкиной сестры, она за столом сидит, ей лет 50, крошки собирает. У них это на автомате у всех блокадников. Крошки. Блокада – я даже не знаю, как говорить об этом.

Я хожу по этой квартире. Она когда-то принадлежала Серебрякову, музыкальному деятелю нашему. И, конечно, она пережила блокаду. Я смотрю: в коридоре кое-где паркет выжжен. Стояли буржуйки. Это уже след блокады. И я не понимаю, я всё время чувствую свою вину перед жителями блокадного Ленинграда, потому что я не был жителем блокадного Ленинграда. Глупо, конечно. Слава Богу, что я не был. Но какая-то вина в этом моя существует. Я готов сделать всё от меня зависящее, чтобы как-то облегчить им нынешнее существование. Блокада таила в себе всё. Вылезали самые лучшие и самые худшие человеческие качества. Начиная с того, как умирающий академик тащил на себе на пятый этаж по обледеневшей лестнице груду книг, сам замерзая, но не сжигая, чтобы эти книги не украли, он клал себе в комнату и охранял их как драгоценность… Начиная с работников ВАСХНИЛ, которые не съели ни зёрнышка из того миллиона зёрен, которые накопил Вавилов, злаки всего мира, ни зёрнышка! Хотя могли бы испечь себе хлеб из этих зёрен. Нет. Всё осталось целым. Как это назвать? Подвиг это? Нет, я не знаю. Это, видимо, интеллект их спасал. Кончая людоедством. И многим другим, что было в этом городе.

Вот, что такое блокада. Трагедия? Это очень лёгкое слово «трагедия». «Гамлет» – тоже трагедия. Это значительно глубже и страшнее то, что происходило здесь с людьми. Честь и слава тем, которые сохранили человеческий облик».