Каждый петербуржец живет в городе трех революций и привык с особым чувством относиться к власти. Это готовность мириться с самыми фантастическими ее проявлениями. Нужно вспомнить Нос Гоголя, но универсальнее все же Кафку, где герои также проснувшись узнают, что с ними случилось что-то странное. Стал тараканом или бывает гораздо чаще — подследственным. Сюжет знаменитого процесса Кафки. Сценическую версию привез на Театральную Олимпиаду Кристиан Люпа. Прославленный польский режиссер один из реформаторов национального театра. Для него текст о процессе над невиновным стал частью процесса драматургии, работы над спектаклем. И самое любопытное — сам режиссер. Его голос на протяжении всего спектакля, он то комментирует, то подсказывает что-то актерам, то просто мурлычет себе под нос. Спектакль об абсурде был прекрасно встречен нашей публикой и очень неодобрительно польской официальной критикой.
ВЯЧЕСЛАВ РЕЗАКОВ,ведущий: «Историю Кафки обычно рассматривают двояко: как экзистенциальную драму человека в целом и притчу об абсурде политической машины. Ваш спектакль в какую сторону больше склоняется».
КРИСТИАН ЛЮПА, режиссер: «Скорее ко второму. Потому что контекст общественно-политической жизни, который складывался в Польше, когда мы начинали работу, был близок к этому пониманию, возникали в обществе такие высказывания, что все, что происходит в стране, очень близко в процессу Кафки.
Я полагаю, что если спектакль и адресован властям Польши, то это, в некотором смысле, символическое адресование. Правая пресса, связанная с властью, подвергла наш спектакль жесточайшей критике. Произведения, которые вступают в полемику, признаются ею неудачными. Неудачными с художественной точки зрения. Дескать, они открыты к политической дискуссии, но что делать, если плохи сами спектакли, не согласные с добрыми намерениями властей.
Мы привыкли к абсурду. Однако в нашем политическом мире граница абсурда была преодолена во второй раз. Я был воспитан на Кафке. Но я никогда не работал с Кафкой, потому что границы абсурда казались мне уже анахроничными. Но сегодня внезапно мы вновь можем увидеть абсурд Кафки и вновь ему поразиться.
Когда мы только начинали работу над спектаклем во Вроцлаве, нас необычайно воодушевляло количество тайн, содержавшихся в книге. В самом начале говорится о том, что главный герой не виновен. Но в тоже время позднее Кафка замечает, что Йозеф не ведет себя так, как невиновный человек. Виновным человека делает обвинение. И снова Кафка говорит: как может быть человек виновен? Но мы говорим: как человек в современном мире может быть невиновен? Человек не может не быть виновным, потому что он постоянно испачкан грязью, независимо от своих намерений. Он непрестанно вращается где-то в кругу вины. Власть через свое обвинение держит эту личность в своих руках и может манипулировать человеком, ставя его в положении виновного. Это меня обвиняют. Мы постоянно перенаправляем эту атаку на зрителя, мы возлагаем на него эту вину. Так мы хотим побудить зрителя к кафковскому прочтению Кафки.
У меня в этом есть потребность. Есть ли какой-то смысл в этой потребности? Я работаю над этим. Это вытягивание актера из рутины является провокацией, которая напоминает актеру, что он находится «здесь и сейчас». Если актер в какой-то момент получает отклик, он тут же начинает действовать смелее. Это в какой-то степени похоже на то, как действуют музыканты в джазе. Если немедленно наступает отклик на какой-то звук или на какую-либо линию мелодии, это мелодия имеет шанс на развитие.
Еще один момент, связанный непосредственно со спектаклем. У Кафки всегда слышен внутренний монолог, непрестанное присутствие кого-то, мыслящего иначе, совершенно по-другому. Это непрестанное наблюдение самого себя, это высмеивание, компрометирующие ситуации, это непрестанное присутствие недозволенных мыслей — в процессе разговора или дискурса с другим человеком. Поэтому в нашем спектакле постоянно присутствует такое Alter Ego Кафки: Кафка-демон, Кафка-пересмешник, Кафка-шут. Но в какой-то момент быть мы почувствовали, что этот прописанный и вполне безопасный пересмешник стал нормой. Оказалось, что актеры к нему уже привыкли, что это нормальный театральный дискурс. И в связи с этим я нарушаю этот сложившийся диалог, я постоянно что-то порчу».
