В общей фестивальной суете забывается, что в этом году Театральная олимпиада проходит сразу в двух странах – в России и Японии. В связи с этим примечательны спектакли, которые давали на сцене Александринки в эти дни. Это работы выдающегося мастера сцены Тадаси Судзуки. Японский режиссер, один из отцов-основателей олимпиады, они первыми сформулировали кредо смотра искусства без соперничества и вражды. А еще одним был Юрий Любимов. 25 лет прошло с того момента. В этом году Судзуки вручали Международную театральную премию имени Юрия Любимова. Вот такая встреча двух имен Театральной олимпиады. В ее контексте Александринка гастролировала в Японии, к нам же приехал театр Судзуки. Его спектакль «Сирано де Бержерак» интересен хотя бы уже тем неослабевающим интересом, который в обеих странах вызывает образ носатого забияки и поэта. А также историей постановки японского циника, как называли у нас режиссера, 15 лет назад показавшего «Сирано» на чеховском фестивале.

К такому голосу Роксане пошли бы фельдфебельские усы как у Фридриха Ницше. Такие же нелепо накладные – как и сакраментальный нос Сирано, который, похоже, крепится к лицу очками. А вместе с криво забинтованной головой и волосиной делает героя похожим на хоккеиста из мультфильма «Шайбу! Шайбу!». Если так, то и звучит как-то «по-японски». Героической по своей сути комедии Ростана в постановке Тадаси Судзуки пошел второй десяток лет. И все это время с удручающим однообразием в ней видят мост, соединяющий Восток и Запад. Вот потому-то французские мушкетеры превратились в японских самураев, а музыка итальянская, а главная героиня говорит по-русски. Возможно, в искушенном сознании искусствоведов стилистика театра. Авторская техника режиссера сливается в чудную амальгаму. Но обычные люди не ездят в Японию, чтобы месяцами там изучать экзотические практики. Им в глаза бросается то, что они уже знают, и особенно – что кажется непривычным. То есть то, что Шкловский называл «остранением». Благо сюжет о некрасивом поэте-дуэлянте пересказывать в деталях не надо. 

Он сразу отстраняется от традиционного героя. Достаточно того, что бретер и забияка приходит на сцену с мамой, впрочем тут же выясняется, что это не Сирано, а драматург Кедзо. Оставишь наедине с бумагой, он принимается мечтать о доблести, о подвигах, о славе, вычитывая себя в героический персонаж с серьезным – насколько это позволяет нос – видом. Пока глаз с радостью узнавания подмечает бумажный домик и цветущую сакуру в углу, пересчитывает самураев, умиляется зонтиками гейш и церемониальными чайниками – как галоша красными внутри. Медленный шаг и гортанные интонации актеров списываются на национальную экзотику. Точно так же, как для  японцев звучит музыка Верди. Сладчайшая Травиата накрывает зал, пока воздушные гейши вприсядку накрывают на стол. В уши сладко нашептывают, в глаза нежно заглядывают представления о Японии и Европе. 

От самой пьесы осталось всего несколько эпизодов, созерцая которые Сирано-Кедзу впадает в лирический транс. Зрителей пробуждает от академической дремы привычные для японского уха интонации русской речи. Это результат всемирно известной техники режиссера – «грамматика ног». Ее суть нельзя уловить данными человеку чувствами в чудовищном упрощении. Актера учат направлять энергию тела вниз, к земле, подобно японскому фермеру.

Судзуки подчеркивал, что не всем чужим росткам дано привиться на ствол национальных культур. И, по сути, спектакль – не слишком веселое размышление на этот счет. Восток есть восток, а запад есть запад. И при чем здесь то, что вместе им не сойтись? Но почему поэт со шпагой популярен вне зависимости от времен и стран? Драматург Кедзе грезит о вечном мужском герое, о том, как воздвигают на трон женские фигуры, чтобы у подножия их выполнять воинские ритуалы. О жизни полной смысла, какой ее понимают мужчины. Того, что никогда не бывает в избытке: действия, красоты, разума, любви. Как и большинство, Кедзе об этом может только мечтать. А признаться ему мешает гордость. Отправив героя в небытие, он и сам уходит со сцены – 15 лет назад его уход сопровождал снегопад летающих лепестков. Постарели исполнитель и сам режиссер. И с белых яблонь дым уже не нужен. И так понятно. Есть люди, которые созданы для того, чтобы жить. И люди, созданные для того, чтобы на такую жизнь любоваться. Это разные роли. Но даже режиссеры иногда с грустью догадываются: какая из них интереснее.