Красиво! Бесспорно. Что еще можно сказать? Три чеховских сестры щебечут на трапеции. Черный абрис самого писателя преследуют улетевшие листы и разбежавшиеся персонажи. Душевно. В вихрь щемящего танца опускается батарея юпитеров — в глаза работает стадионный свет. Но ведь работает!.
Если бы Чехов был олимпиадой, это прекрасное ее открытие. К чеховскому фестивалю лет 10 назад и создал Финци Паска свое послание «Донка» — такие самоновейшие воспоминания о Чехове. Вообще. То есть в его книгах и самом, а был он и писатель, и врач, и рыбу любил ловить, и мастер вытаскивать из глубины души человеческое, да так, что по сей день сколько ни забрасывай, как удочкой рыб, всех смыслов не выловишь.
Беатрис Саяд,актриса: «Мы даем почувствовать, насколько хрупким может быть человек, наше существование. Все вокруг нас на грани того, что может разбиться. На множество кусков, как лед, которого так много в нашем спектакле. С одной стороны тонкая глубина, а с другой — страсть, которая может нас разбить».
Мейерхольд говорил, что спектакль должен расколоть зрительный зал пополам. И линия эта — сам Чехов, есть он во всем этом или нет? Те, кто с восторгом глядит на сцену, видит там совсем чеховский неслучайный набор случайностей, повторяют слова его героя: «изображать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какая она предстает в мечтах». Их противники отказывают шоу в смысловой значимости.
В жизни, писал Чехов, «люди не ездят на Северный полюс и не падают там с айсбергов, они ездят на службу, бранятся с женами и едят щи». Поэтизация убивает прозу, и даже саморефлексия актеров, которые сами называют себя клоунами, выглядит как кич. Вроде той особой интонации, с которой героиня русской пьесы сообщает, что дедушка повесился в сарае.
Роландо Тарквини,актер: «Это очень многослойный спектакль. Мы убедились, что его воспринимают люди максимально разные: и специалисты по Чехову, и даже маленькие дети. Первые расшифровывают символы, вторых привлекает свет, музыка, движение. В спектакле нет линейности, но есть рассказ, детали, которые могут послужить ключом к расшифровке».
На язык просятся Тригоринские: «Ничего не понял. Впрочем, искренно играли. И декорация была прекрасная». Значит, что-то чеховское есть. Другое дело, что все это можно представлять на любом материале. Клоун с грустной улыбкой, раздвигает мехи гармонь, и история про нашу маленькую жизнь. Образы один за другим. Механизм общения, в котором не важны слова. Подзабытый нами с двухлетнего возраста. Протягивают предмет, смысла которого ты подчас не понимаешь. Взял, подержал, попросту уронил. Не важно что. А значит, почему бы не подавать так Чехова? Слова — это мысли, которые мы хотим навязать другим людям, настоящее прорастает в нас в тишине. Лежащему на кровати герою клоун протягивает его пенсне. Вроде понятно, что берем из этого мы. Дальше — тишина.
