Репортаж Евгении Альтфельд.
Владимир Турбин, житель блокадного Ленинграда: «Нас сидело за столом 6 человек, самая вкусная была горбушка, ее надо первым схватить, мы ее пальцем слюнявили, чтобы другой… А воспитатели наши ели дуранду. Прессованные семечки. Как я это узнал, бегал по саду, забежал в столовую и увидел эти баки с черными кусками дуранды».
Владимиру Турбину было 2 года, когда началась война. Практически всю блокаду он провел в этом самом детском саду, который работает до сих пор. Даже спальня на том же месте. Как выяснилось недавно, в этот же садик ходил и его сосед по дому.
Он вспоминает уроки рисования при свете коптилки, как редко приходила мама, которая вдруг стала курить. Спустя 75 лет он стоит в том же зале, где на празднике выступал перед солдатами. Потом они подарили настоящие пилотки. Детей старались радовать, как могли, ведь каждый переживал свою трагедию. У Владимира во время блокады пропал 5-летний брат.
—Тетка повезла его на саночках отоваривать карточки, а его оставила у магазина. Вернулась, его нет…
Евгения Альтфельд, корреспондент: «Этот детский сад на улице Седова работал всю блокаду, но в те времена он назывался "очаг", ведь и правда, ленинградские садики становились для детей вторым домом, где дети жили месяцами, лишь изредка видя родителей».
Тысячи малышей спаслись благодаря детским садам, там хоть как-то кормили, а главное — отвлекали. В Педагогическом музее собран уникальный архив — свидетельства подвига ленинградских воспитателей, которые самоотверженно выполняли свою работу. Учитывая каждую деталь, чтобы защитить детскую психику.
Людмила Дербилова, заведующая Педагогическим музеем СПб АППО: «Воспитатель записывал комментарии ребенка к этому рисунку. Это была особая методика, которой следовали даже в военное время. Читаем: "Ляля: самолеты прилетели на дачу, все дома разрушили. Тут бомбы, чемоданы, белье…" И когда мы начинаем смотреть, мы видим и чемодан, и белье…».
Всю блокаду занятия шли по расписанию, четкий график, игры помогали сохранять ощущение жизни. Особенно во время бомбежек.
Людмила Дербилова, заведующая Педагогическим музеем СПб АППО: «После обеда началась тревога, спустились в бомбоубежище. Там читали журнал, принесенный из дома Галей А., потом грамотные дети читали Приключения Мюнхгаузена, очень понравилось, весело смеялись».
Исследователи говорят о феномене блокадной педагогики, который еще предстоит осмыслить. На общегородском собрании учителей в начале войны поставили стратегическую задачу — сохранить образование. И дети учились на отлично. Трудно себе представить, как ребенок старательно выводит свои первые буквы, когда за окном взрываются снаряды.
София Колосова, заведующая музеем-библиотекой Книги блокадного города: «Их отличная учеба — это та помощь народу, которая должна быть. Ведь по решению фашистского правительства была определена роль нашего народа. Дети должны были знать кое-какие буквы, не обязательно все. Считать до 10, а если нужно что-то подписать, то можно было бы поставить крестик и на этом все. А что такое безграмотный человек? С ним можно делать абсолютно все».
Леонид Сапожников пошел в первый класс 185-й школы уже в эвакуации. Начальником огромного эшелона был директор школы Андрей Шарко. Именно ему Леонид Сапожников обязан жизнью. Сначала поезда отправляли на юг, опасаясь северных направлений. Эшелоны взрывали и расстреливали, маленькие дети гибли не сотнями, а тысячами.
Леонид Сапожников: «Крыши вагонов были все пробиты пулями, мы забирались под нары, на которых спали, плакали, писались. От страха все было. Страшное было в Бологое, оно горело, когда наш эшелон прибыл, к нам кинулись толпы женщин, которые выкрикивали номера школ и имена своих детей, искали нет ли их».
Начальник эшелона Андрей Шарко получил телеграмму с приказом вернуться в Ленинград. Понимая, что это будет ошибкой, рискуя жизнью, он не подчинился приказу. Увел эшелон на север. Его дочь, Татьяна, была в том же товарном поезде, который ушел со станции Бологое незадолго до того, как туда посыпались бомбы.
Татьяна Шаркова: «Мы это осмыслили уже будучи взрослыми. Ему ведь было всего 35 лет. Он жестко поговорил, и сказками, и ласками, и чуть не револьвером угрожал, гони, и мы поехали и тем самым мы спаслись. Все остальные погибли. Несколько эшелонов с детьми».
Шансов выжить было очень мало и у тех, кто оставался в Ленинграде, и у тех, кто пытался уехать. Пожалуй, самые страшные музейные экспонаты — эти пластмассовые погремушки.
София Орлова, хранитель музейных ценностей Музея обороны и блокады Ленинграда: «Это игрушки для совсем маленьких детей, их достали со дна Ладожского озера. Была потоплена баржа во время войны, погибли все дети. И игрушки долго лежали на дне. Погремушка, это просто рыбка. Эти игрушки были подняты со дна Ладожского озера, когда была потоплена баржа с детьми, с маленькими детьми. По игрушкам видно, что ими играли маленькие дети».
Те, кто пережил дорогу, продолжали бороться за жизнь в эвакуации. Вот цитата из дневника воспитателя: «Дети поступали слабыми и больными. Они почти не стояли на ногах, какой-то тихий стон стоял постоянно в помещениях сада. Они ничего не хотели, ничем не интересовались… Не жаловались, не плакали, а только стонали».
А в это же время в самом Ленинграде работал единственный родильный дом был на улице Петра Лаврова, нынешней Фурштатской, куда беременных на санях свозили со всех районов. В 42-м году здесь было принято почти тысяча родов.
Женщине в сутки полагалось 500 граммов хлеба, давали даже шоколад.
Побороть смерть можно лишь, думая о жизни, говорят дети блокады. Они брали пример мудрости и силы духа со своих учителей и родителей. Которые, как отец Татьяны Шарко, спас тысячи детей. А после войны стал инициатором строительства нескольких школ и интернатов. Где дети освобожденного города заново учились. Учились жить дальше.
