НИНА АЛЕКСАНДРОВНА НИКОЛАЕВА, бывшая несовершеннолетняя узница концлагеря:
Нужно было молодёжи-то говорить бы, но мы старались это забыть. Просто не хотели даже вспоминать про это.
Окончила до войны четыре класса только, и сразу же после школы, школу мы, наверное, в начале июня закончили, в конце июня уже война началась, вот 22-го.
А август месяц начался — они начали бомбить, Лугу прорвали, и тут уже оказались мы. В 43-м году прослышали, что людей будут вывозить в Германию. Нас погрузили, даже в дом не пустили никакую одежду брать, как было, что с собой, так и гнали. Посадили в вагон и доехали до Пскова. Мы два раза удирали по дороге, мы из деревни в деревню, из дома в дом, ходили по Псковской области, не успели там запрятаться никуда — не знали куда. И всё, мы опять попали в облаву. Так и привезли нас до Латвии: там нас гнали пешком, где хутор попадётся по дороге, в сарае нас закроют ночевать, где нет — так на улице ночуем. Мы знали, что нас куда-то на смерть везут уже, не на жизнь.
Привозят в этот лагерь смерти, он не назывался никак, это мы потом-то узнали, что такое за лагерь смерти. И когда, я помню, когда зашли в этот барак, народ там, который был: «ну вот, ещё на мыло прибавили». Ну я как своим умом, ещё детским — наверное, мало дают, помыться нечем, а тут ещё и мы тут на мыло приехали. А потом, когда пожили, когда нас погоняли сначала на завод чистить грязное железо, ржавое, кормили раз в сутки, с работы, когда пригонят и нальют ковш этой баланды гнилой — съедали, потому что голодные. А утром нам, значит, в 6 часов подъём, поднимут — идём в этот пищеблок, нам нальют ковш воды там тёплой, подукрашенной свёклой, и наутро мы там голую воду эту выпьем ковш, и нас гонят работать. В колодках обутые деревянных, вот там топаем через весь город на другой край, вот на этот завод. А потом вот нас вычитывают — попали на санобработку, а мы уже знали, что такое «санобработка».
Загнали по винтовой лестнице, такая, я не знаю, а как-то винтом вот спускались по одному человеку, узкая, и при том вот винтом вот так всё — вниз туда глубже, всё глубже, долго спускались туда в глубину. И когда я попала уже в это помещение, смотрю, господи, столики стоят маленькие, круглые, стульев никаких нету, на этих столиках стоят маленькие вазы, а в этих вазах цветочки сунуты, неживые такие цветочки стоят — такие красивые. Как-то я как ребёнок, как же, цветочки-то стоят же, чего цветочки, мне как-то на сердце полегчало это.
А бабушка перед войной научила меня молитвы, там вот маленькие, когда будет страшно, читайте молитву, не будет так страшно. Я вот сначала про себя, чтобы никого не пугать, а когда уже страх такой появился, не знаем, что на нас свалится, тут я уже эту молитву строчила, как пулемёт. Всё надеюсь, что вот мне станет легче, и мне не так страшно. Вот, и что вы думаете? Стена раздвигается — мы глазам не верим, и конвой показывает «выходите». Там женщины — вон, Нинкины молитвы помогли! Ну, хоть верьте, хоть не верьте, вот такое чудо.
Нас уже везли домой, но везли так: где повезут поездом, где машиной, слышали мы про победу. Господи! Такого крика было, такой радости, целовали друг друга, обнимались, так были рады — домой едем, война окончилась.
