Спектакли Питера Брука — катастрофа для попыток телевизионной их передачи.

В пустоватом пространстве разложен валежник, скупо обозначая не место действия, а нахождения актеров, опять-таки по традиции не играющих, а рассказывающих роль. Слова искушают своей простой. Как и весь «Узник».

Что здесь показывать? Да и пересказывать: живой классик мировой режиссуры когда-то на самом деле встретил в Афганистане заключенного, просидевшего весь срок снаружи, а не внутри тюрьмы. Вина героя на сцене — причудливый клубок кровосмешения и отцеубийства. Его преступление по-библейски бесспорно, а наказание тоже. В той же назидательной простоте ветхозаветного мифа рассказана история его злоключений. На краю иссохшего леса, в прямой видимости тюрьмы.  

Омар Силва,актер:
«На самом деле эта история основана на реальных событиях, но облечена в мифологический такой формат. В этом случае интерпретацию предлагает не театр, не актеры, они только рассказывают историю, интерпретировать дальше должны уже зрители». 

Очевидность беспокоит, разум отказывается принимать пошлость готовых ответов: «Это о том, что тюрьма внутри нас и свобода — внутренняя категория». На этой закваске начинают подниматься стыдноватые в простоте вопросы. Сидит человек в тюрьме. А здесь нет. Но сидит и не уходит. И что ему это? И что от этого его жертвам, судьям? Всем нам? Так обнажается абсурд самого понятия «тюрьма». Чего добиваемся мы наказанием преступника? Это средство морального воспитания или способ защиты общества от него? Это обрядовый акт искупления им вины? Или угроза для устрашения других преступников? 

Эрве Гоффингс,актер:
«Изначально это о наказании, потому что так общество устроено. Основной вопрос — о системе наказания, работает ли она на самом деле? Потому что зачастую в тюрьме человек не исправляется, а становится еще хуже, он не прощает самого себя.  А выходит еще более злостным преступником, чем попал туда». 

Наказание в законе больше похоже на прайс услуг, где за каждое преступление полагается определение количество шпицрутенов — дней пребывания в учреждениях, не иначе как в насмешку названных исправительными.

Брук ищет ответ как художник и находит в архаичном ритуале. Возвращает процедуре наказания утраченный сакральный смысл. Наказание — это не месть, не пытка, наказание — это вина. Осознание себя в своем проступке, обрекающее вот так и сидеть в четырех углах из палок, пока не разберешься с самим собой. Ровно столько, сколько заслужил сам.

Конечно, спектакль — не повод для законодательных инициатив. Брук обращается к отдельному человеку и человеку внутри, если он там внутри еще есть. Нас ведь так долго учили: «ты ни в чем не виноват!» Виноват. Если как следует огляделся в черноте, где, как кости преступников, повсюду разбросаны ветки. Нужно, как лекарство, пить этот яд, чтобы исправиться. Выйти. Не то чтобы в вечную, но дальнейшую жизнь. Как и полагается у Брука, об этом доходчиво и мягко нас информирует Хор. Глядя мокрыми глазами в лицо зала, ведущая сообщает, что вернувшись на то же место не обнаружила ни узника, ни тюрьмы.