Трудно, а может быть до конца и невозможно постигнуть гений человека, о котором на этой неделе вспоминали в Петербурге. Олег Каравайчук – музыкант от Бога и сам как будто божий человек. В этом году 95 лет со дня его рождения. И где ещё кроме Эрмитажа был бы уместен вечер его памяти? Святое для Каравайчука место. Ещё, пожалуй, Комарово – там жил затворником на даче, там и похоронен без творческих регалий и госнаград.
Он не укладывался ни в один формат, его избегали, с ним ссорились, закрывали большие сцены, но всё это не нарушало его внутреннюю гармонию, хотя иногда, чтобы сохранить связь с музыкой, Каравайчук мог играть даже с наволочкой на голове. Чем жил и вдохновлялся музыкант, и что оставил миру человек не от мира сего?
О нем говорили он самый непредсказуемый, эксцентричный и загадочный композитор. Родился в Киеве, переехал в Ленинград, поступил в консерваторию. Тогда почти сразу стало ясно, что он не встраивается не в какую систему. На выпускном экзамене Каравайчук играл полифоническую пьесу Баха собственного сочинения. Играл как чувствует, профессор указывал, как надо.
Его экстравагантность и необычность не могли не сказаться на карьере. И не удивительно, что очень скоро Каравайчук заслужил славу гениального и сумасшедшего.
Его концерты были действительно под запретом и позже он утверждал, что кино стало единственным проявлением творчества, против которого не возражали власти. Без его музыки не представляли свою работу такие именитые режиссеры, как Илья Авербах, Петр Тадоровский, Виталий Мельников и другие. По мнению кинематографистов, Каравайчук обладал удивительной способностью уловить сюжетную задумку автора и вторить ей музыкой.
«Режиссеры такие серьезные, как, например, Авербах, они не сразу понимали его музыку. Это было неожиданно решение для них. Например, знаменитый вальс на «Монолог», он был сначала не принят Авербахом и дошло до скандала. Когда все это срослось стало ясно это то, что надо», – поделился режиссер-оператор документального кино, заслуженный работник культуры России Сергей Ландо.
Каравайчук не подстраивался под режиссеров. Музыка рождалась у композитора по наитию с присущей ему абсолютной интуицией. И делал он это порой даже не читая сценария.
Эксцентрик, фрик, скандалист, гений – все это об авторе музыке к 200 фильмам, чья биография могла бы легко стать основой фильма. Но о главной роли Каравайчук мог только мечтать, ему доверяли разве что второстепенных персонажей в эпизодах.
Еще одной слабостью композитора был Эрмитаж. Он подолгу мог бродить по залам музея и беседовать со своими друзьями, мраморными римскими патрициями. И возможно именно они, не то подсказывали ноты, не то вдохновляли на нужный лад, но музыка рожденная в стенах Эрмитажа была необыкновенной.
«Все, что у нас есть в Петербурге в частности в Эрмитаже, тесно связано с ним. Он живет в этих стенах и продолжает с нами жить. Понятно, какие узы духовные его связывали с Эрмитажем, все это было не случайно, потому что стал играть на николаевском рояле. В первый раз это было в этом здании Главного штаба, затем в «Малиновой гостиной»», – поделился генеральный директор государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский.
Олег Каравайчук не только написал много музыки посвященной Эрмитажу, но и стал единственным человеком, которому было разрешено играть на рояли Николая Второго, хранящийся в фондах музея и только ему удалось одухотворить спустя столетия красивый, расписной, старинный, но практически не настроенный инструмент.
«Эта композиция танго, которая переходит в неистовую коду в коду Гробного вальса. Это особая философская мысль об импульсе, о пульсе времени, пульсе музея Каравайчука. Место наколенное и, как известно, Эрмитаж – это приют отшельника. Олег Николаевич в каком-то смысле был отшельником в искусстве, в жизни», – рассказал премьер Михайловского театра Марат Шемиунов.
О его любви не делать партитуры слогались легенды. Ну, а в фондах композитора сохранилось много музыкальных записей, которые так и останутся не понятыми большинством, но которые всегда будут напоминать о своем гениальном создателе. Когда закрыв глаза с последним аккордом можно увидеть вскинутую вверх легкую руку, в манере, свойственной только ему одному.
