О «Русском ковчеге», конфликте с Министерством культуры, бюрократии, градозащитной деятельности и протестах молодёжи — интервью «Пульс города».

Юрий Зинчук: «Я до трёх часов ночи смотрел ваш "Русский ковчег". Это как река, которая меня захватила и повела, повлекла. Про что фильм? Это фильм про миссию, которую  суждено выбрать России? Рок, который лежит на России?»

Александр Сокуров, режиссёр: «У меня амбиций таких нет. Это, конечно, о том, что я невыразимо сильно люблю Эрмитаж, что для меня это родное место самое. Родное место в моём отечестве. Так сложилась судьба, что именно музей, именно Эрмитаж стал убежищем для меня»

— Приют отшельника, как и переводится.

— Наверное. И объективно я хочу чем-то гордиться, хочу, чтобы мы все гордились отечеством своим, жизнью своей. Это то место, где я горжусь не только своей родиной, но и высокой востребованностью искусства как такового, несмотря на время. Могущество и сохранение музеев кажется для меня задачей грандиозной важности. И, конечно, я несколько раз говорил: кто бы мы были без музеев? Оригиналы, музеи – одно из самых искренних мест для человека. Океан искренности. Ковчег.

— Почему этот фильм не показывают? Почему я его нашел в интернете не в самом хорошем качестве? В школах давайте показывать на уроках истории!

— Это своеобразие характера продюсера с русской стороны, Андрея Дерябина, который запретил показывать в России этот фильм. Это вопрос правовой, к которому присоединилось Министерство культуры, с которым я конфликтую долгое время, ещё когда я был в Совете по культуре, когда я был решительно против абсолютного невнимания Министерства культуры к федеральной природе кинематографической работы в нашей стране. Кинематограф такой большой федерации, как Россия, не может быть московским или ленинградским – санкт-петербургским.

— Главный ваш конфликт с системой в лице чиновников, отвечающих за культуру в стране, заключается в том, что вы против элитарности группировок, которые сидят, что называется, на бюджете.

— Абсолютно. Я за развитие многонационального, многовекторного кинематографа. Но поскольку это никак не поддерживается профессиональной средой — она не заинтересована, видимо, в этом. А политической воли нет. Дело стоит на месте.

— Я знаю, что Сокуров – очень колючий человек. Он очень принципиальный человек. Он неудобный для власти человек.

— Нет, нет. Я деликатный человек. Но я становлюсь неделикатным, вернее, несдержанным, когда вижу нарушение национального интереса и нарушение интересов культуры.

— Вы с Владимиром Владимировичем часто общаетесь. Первое лицо государства, вы хорошо понимаете друг друга. Первое лицо понимает, вы понимаете — но почему это не реализуется?

— Сопротивление среды грандиозное просто. У главы государства гигантское количество вопросов. Каждодневно. Я даже не представляю себе, как физически можно существовать внутри такой проблематики. Среда культуры, общественная среда – вязкая среда. Бюрократия – опасная сила для любого государства. Она, с одной стороны, организует жизнь для государства. Но с другой – она опасная, абсолютно оппозиционная, в том числе и к президенту, сила в государстве. У меня большой опыт в градозащитном движении, всегда работали с первыми лицами страны и города. Я увидел силу бюрократии, бюрократической машины. Я неоднократно был свидетелем, когда распоряжение, выдаваемое по аппарату, не выполнялось. Поэтому борьба тяжёлая, лютая, сложная, опасная.

— Попробую оппонировать. Александр Николаевич, а чего вы так за эту хрупкую ткань Петербурга держитесь? Ведь это уже мегаполис 21 века…

— Во-первых, все разговоры о том, что это музей, как можно жить в музее – это полный бред. И Ленинград, и Петербург – живой, реальный город. Он работает Ленинградом и Петербургом. Дворцовая площадь работает Дворцовой площадью. Это её рабочее место. То, что не мы создавали – не нам нарушать, а нам сохранять. Это часть культуры, городской и всемирной цивилизации.

— Та волна резонансная, волна тревоги, боли за город – она всё-таки обернулась конкретными результатами. Рушить меньше стали в городе сейчас. Есть же результат. Не всё так безысходно.

— Конечно. Но если на поверхности стало меньше, то желание это сделать никуда не делось у этих людей. Это желание ушло поглубже. А иногда и осуществляется, когда недоглядели. Недоглядели – и всё. Уже нет здания.

Всё, что происходит сейчас с молодежью, все её разные формы недовольства заключаются в том, что на политические вопросы молодежи отвечать некому. Государству в лице администрации городов, разных гражданских служб – как только возникает напряженность, они разбегаются в стороны, по кабинетам, закрывают на ключ, молодежь остаётся один на один с силовыми структурами. А у силовых структур и права нет вести себя так. Ни в коем случае нельзя приводить к тому, что у молодежи будет возникать конфликт с российским государством. Соберите всю молодёжь в городе на стадионе – пусть это будут крайне правые, крайне левые. Сядьте на поле и до одури отвечайте на вопросы. Вопросов будет немного, но они будут самые существенные. И на них нужно отвечать абсолютно честно.