Нахамили женщине, покупавшей мяса для подопечного старичка, – волна всеобщего сочувствия. У студента украли очки в метро – всем городом собираем на новые. Всей страной следим за здоровьем разбившейся лыжницы.
Всем миром – как вымирают тигры. За всех изболелось сердечко! Знаете, а в австрийском городке среди бела дня самодельной бомбой убили четырех цыган. И что? Нет? Остро отреагировала только Эльфрида Елинек. Потрясенная реакцией своих соотечественников, она написал пьесу «Палка, посох и палач», которую спустя годы поставил Илья Мощицкий на сцене Театра Ленсовета. Нет ни палок, ни посохов.
Уже переводчик признает, что название потеряло значимый смысл. Режиссер сменил имена знаменитостей на более знакомые русскому уху, оставив главное — авторское. Вопль отчаянья, в который превратился рассказ о нас. Хороших, вобщем-то, людях.
Живые спортсмены и мертвые цыгане – все хороводы на сцене, так или иначе, вокруг смерти. Весь спектакль по сути разговор о ней. Вернее о том, как ловко мы научились не принимать ее близко к сердцу. Запомни, что смерть – это то, что бывает с другими.
Смерть миллионов – статистика, смирись. Хуже то, что сегодня знать о ней хоть что-то нам попросту ни к чему. Если она, по словам одного из персонажей, не потрудилась приобрести лица наших близких. Зачем слушать о поражениях в мире, нацеленном на успех? Говорить самому тем более нет смысла. Смерть – это не потерявшийся щеночек. Не тот фон, чтобы любоваться своей нравственной красотой. Об этом и других сложных вещах автор говорит языком бескомпромиссно сложным, на скоростях безжалостных к способности восприятия зала. Илья Мощицкий разбавляет действие излюбленными приемами кабаре и бурлеска, но также не знает пощады.
Повествование лишено фабулы. Распадается на фрагменты, пересказать даже их – почти невозможно. Под лязг ножей и звон рояля, эпизод за эпизодом. Словно бьется измученное равнодушием сердце из старой песни Лемешева, раз за разом комично удивляясь неспособности людей понять, как превращаются из ничтожных в уничтоженные. Хемингуэй писал, что никто не прекращает войну, пока в ней побеждает. Сама Елинек не скрывала своего скепсиса к способности людей понять жизнь сердцем. Постановщик попытался. В финале он смахивает со сцены мертвых и живых, оставляя зал добычей гробовых гостей. Под отвратительный влажный шорох можно пару минут подумать о смерти. Проекция: можно даже делать селфи, но никто не стал.
