Гекатомбой в Древней Греции называли торжественное жертвоприношение. Позднее у слова появилось другое значение, которое XX век только закрепил — бессмысленное, жестокое истребление людей. 

«Гекатомба. Блокадный дневник» — так называется новый спектакль Яны Туминой — история о том, как умирал, но все-таки выжил прекраснейший в мире город. Ее главный герой — архитектор Лев Ильин, в блокаду писавший книгу «Прогулки по Ленинграду», но освобождения города так и не увидевший. Вячеслав Резаков продолжит.

Вой сирен, грохот обстрела, с колосников осыпь кирпичных обломков, взрыв поднял на воздух пухлые связки книг, журналов, дневников. На сцене блокада Ленинграда. Обобщенная создателями одним не избитым словом «гекатомба» — жертвоприношение. Двумя словами обозначен новый жанр – документальная мистерия. 

Там и тогда, в осажденном городе, написаны звучащие истории и мысли, а здесь и сейчас пластика актеров и одушевленные ими предметы. Актеры читают дневники и выводят на прогулку образы их героев. Мистический театральный ритуал, в котором голоса далекой беды то говорят устами актера, то вселяются в оживляемую им куклу. 

Казалось бы, высказывание звучало уже не раз. Кроме одного. Того, что заставляет язык повернуться, называя спектакль о блокаде красивым.

Вообще, сама блокада всегда была сложной темой в героической поэтике войны. Что это за война такая, когда одни люди просто морят голодом других? Подвиг или трагедия? Традиция требует в скорбном бесчувствии просто доносить безжалостные свидетельства и цифры. Здесь умирали два с половиной человека в минуту.

Яна Тумина шагнула дальше: «Театр Голод» – отвергнутое, впрочем, название, в котором явно слышится эстетизация страшных, сакральных для этого города тем. К документальному страданию прививается гармония просто пластических средств. Условность действительно рождает какие-то новые чувства, хотя и неоднозначные. Когда на кукле, словно на сеансе у психотерапевта, показывают, как двигается доведенный до крайней дистрофии человек, театр достигает какой-то новой документальности. С другой стороны, историческая память мешает отстраненно смотреть на летающие, как у Гоголя, гробы и то, как кукол, оттанцевавших вальс, складывают в углу штабелями. Как-то приходит на ум, что точно так же поролоновые блокадники лежат где-то после спектакля.

В своем дневнике Лев Ильин возвышенно сравнивал блокадный город с классической трагедией. Художник, погибший на его улицах, имел право на любое сравнение проживаемой им катастрофы. Имеем ли мы? Настало ли время взглянуть на ту войну с античной отрешенностью? На карте нет страны, которая победив, назвала ее Великой. Пришло время для новых слов.

В одном из значений гекатомба — массовая бесполезная гибель людей. Итак, кто же герои, жертвы, убоина? В городе, где в каждой семье есть свой  устный блокадный дневник, каждый сейчас решает сам, но не каждый решится высказать одним словом.