Гоголевский «Ревизор» — текст, который каждый знает со школьных времен. Народный артист Советского Союза, режиссер Роберт Стуруа — не исключение.
Его личная история с «Ревизором» началась в тбилисской школе в восьмом классе. Учительница ставила с ними эту пьесу в воспитательно-облагораживающих целях. В этом году Стуруа исполняется 80, а «Ревизор» все еще занимает его мысли. Прочитать их попытался Вячеслав Резаков, побывавший на петербургской премьере спектакля театра Et Cetera.
Центральная фигура спектакля появляется четко и безжалостно — в контражуре. Перекатившись в мягкий свет, вызывает аплодисменты безусловного узнавания. Александр Калягин, а значит это Хлестаков. Да, такой вот старичок, божий одуванчик, не прыгает, не скачет, а горько жалуется писклявым голосом на жизнь.
Оттолкнувшись от неожиданной для возраста народного артиста роли, Роберт Стуруа изменил всю привычную ткань «Ревизора». Сама сцена — атриум, напоминающий эрмитажный зал героев войны 1812 года, где в шпалерной развеске портретов удивляют пустые рамы, оставшиеся напоминанием о героях, удаленных после декабрьских событий.
Здесь над персонажами висит подспудное ожидание краха, преследующего карьеристов. Страх случайности несущей катастрофу мелочи. Ее символом обычно выступает Хлестаков, молодой балбес. В этой версии он стар, сохраняя сокрушительную функцию судьбы.
Сам возраст главного героя карьеры превратил чиновничий анекдот в даосскою притчу о подъеме по лестнице, ведущей вниз. О карьере как траектории человеческой души. Она, карьера, глядит со сцены лицами сразу всех персонажей. У каждого, как печать принадлежности, костюм трачен золотым позументом. А в центре Городничий, вернее в середине этого вечного коловращения чинов.
Через десяток лет его место займет какой-нибудь Бобчинский-Добчинский, сам же он сядет на место этого сановного чиновника, а чиновник к тому времени умрет. Сновидение представляет мир амбиций с предельной прямотой. Точно так, как порнография логична для возбужденного сознания, так и самые наглые враки Хлестакова лишь подтверждают то, что уже не раз рисовало его собственное воображение.
В финале Хлестаков подбрасывает еще один сюрприз. Укатив за кулисы в коляске, он возвращается уже подлинным ревизором, тем самым чиновником из Петербурга. Твердым шагом с улыбкой Чеширского кота, наигравшегося с мышами, карающей дланью судьбы. Неожиданность для зрителей, но не чиновников. Знаменитая немая сцена: все застыли в античном ужасе перед участью, известной лишь на Олимпе. Оттуда слетает, как там у Гоголя: тряпка, сосулька? Нет! То самое перышко, которое сломало спину горбатой от вечных поклонов судьбы.
