«Цитаделью панка» считают наш город устроители фестиваля «Площадка», форума независимого театра, проходящем вот уже в четвертый раз в пространстве «Скороход». В программе собрали самых признанных из театральных панков города. Открыла фестиваль «Иранская конференция». Режиссеры Игорь Сергеев и Владимир Кузнецов замахнулись на пьесу самого Ивана Вырыпаева. Корреспондент телеканала «Санкт-Петербург» Вячеслав Резаков расскажет, что из этого вышло.

В отчетах в таких случаях пишут: «Выступающий привел неоспоримые аргументы». Забавно, даже не то, что таких выступающих десяток, и каждый неоспорим, а то, что отчет об этом выступлении невозможен. Иначе, чем полной трансляцией спектакля. Драматургия Вырыпаева всегда была скорее приключениями мысли. Но в прежнем своем богоискательстве он рисовал притчи, которые могли разыграть актеры. Здесь же им достается одна роль — проповедника. 

Один за другим участники «Иранской конференции» выходят, чтобы обсудить проблемы Ближнего Востока, вместо этого говорят о том, как нам всем сейчас надо жить. И каждый говорит так, что если бы красота и логика были критериями правды — это все, что нам стоило бы знать. Драматургия слов лишена зрелищности, несжимаема. Остается лишь извиниться, что вы видите экран, а не спектакль.

Проще всего решить, что если у каждого свой ответ, общего не существует. Полемика эта кажущаяся вроде той изящной манеры в которой писали классические трактаты. Скажем, у Галилея об устройстве мира рассуждали трое. Один утверждал, другой опровергал, а третий простак, который, как журналист, задавал наивные вопросы об основаниях: а что собственно вы называете знанием? Каждый герой выступает во всех трех ролях, утверждая, опровергая и искренне недоумевая. В целом же их общий трактат посвящен устройству жизни, что простак вроде меня описал как-то так: каждый человек хочет чтобы ему было хорошо. Понятно. 

Дальнейшее понимание чуть более тоньше: что по-настоящему хорошо, вот так — окончательно, может быть только, если хорошо всем вокруг. Иначе нельзя быть хорошим самому. И вот тут проблема, что желая хорошего, того же в точности что и себе — другим, ты все же делаешь это из своих о хорошем представлениях. А они — из своих.

Герои ломают копья разъясняя друг другу смысл слов «знание, традиция, свобода, Бог — ведя речь об одном — что смысл воплощается всегда в чем-то большем и внешнем по отношению к частности каждого человека. Просто каждый пришел к этому надчеловеческому и невыразимому по-своему, предварительно попрощавшись с прежним собой. Пережил гибель ребенка или крах дела всей жизни, был приговорен к смерти или просто встал у ее черты, был повергнут, опрокинут, разбит. «Настигнут радостью» — говорил про свой опыт богослов Клайв Стейплз Льюс. Одну свою тонкую книжку он также назвал одним словом «Любовь». В ней он доходчиво объяснил, что все, что человек любит на самом деле всего лишь отблески единственно возможной любви, любви к Богу. Приблизительно в том же в чудовищном упрощении и стихи иранской поэтессы, завершающей конференцию.

Можно говорить, можно молчать. Один умный монах из художественной, впрочем, книги говорил, что к правильным выводам можно прийти, даже используя неправильные посылки, как стремянкой. Главное подняться на нужную высоту. Можно быть мусульманином, а можно — марксистом. Даже фашистом, если верить Сартру лучше, чем ничего. А Христос счел достойным душегуба с соседнего креста. И что с того, что выводы разные, дело в том, чтобы верно задать непроизносимый вопрос, который у нас звучит в отрицании слез ребенка и требовании счастья для всех даром. Который не знает границ, ни времени, ни самой жизни Зря что ли протестанты сколько веков поют «О мне ль блаженствовать в раю среди цветов покоясь, тогда как братья во Христе бредут в крови по пояс?» Конференция по этому вопросу не закончится никогда. Ее финал — ожидание, надежда, мольба, требование финала.