«Земля дыбом». Подхватив от спектакля Мейерхольда название, выставка в Шереметевском дворце перенесла его в легкой форме. Экспозицию вдохновляет самым первый, еще получерный, квадрат Малевича. Стенды расчертили залы косыми ломтями столь любимой экспрессионистами геометрии.
Экспрессионизм в театре. Стиль, сложную художественную суть которого не ухватить в паре слов, разве что поэтической строчкой. У Хармса: «Наверху, под самым потолком, заснула нянька кувырком». Как бы решался такой вот парадокс сценографии и персонажей? А почти буквально. Все дыбом, наизнанку, исподтишка. Перспектива в ужасе задирает на голову подол горизонта. Домишки враскорячку разбегаются в стороны. А какие-то чокнутые создания вроде людей обращают к зрителям искаженные, смешные лица. Однако у всех этих изломов и косых линий есть более глубокий смысл – эмоциональное проникновение в формы.
Так смотрело на мир поколение, так и не оправившееся от потрясений Первой мировой войны. Расчеловечивание диктовало другую оптику. На родине жанра, в Германии, через зрительные залы ползли собранные по всему городу калеки, а когда их не хватало, в дело шел пластический грим. Так экспрессионисты быстро заметили: резкое, косое, изломанное иначе направляет наши мысли, чем прямое и скругленное. А такие избирательные деформации тела и лица – лучше слов передают драматургию души.
Между Россией и Германией видны параллели, но у нас их увидели знаком равенства – «экспрессионизм — эмоционализм». Стенд за стендом наш театр предстает в персоналиях классиков: постановщики, художники, актеры. В разных жанрах прослеживается общие черты: гротеск, натурализм, телесность. Нищета как отправная точка – ее вспоминают реже. Послевоенные экспрессионисты попросту дорисовывали недостающие части декораций.
Казалось бы, экспрессионизм ушел в историю, передав свои находки в эстетику нуар и фильмов-ужасов. Заголовки дерзновенных спектаклей перекочевали на мягкие обложки женских детективов, геометрию забрали мультипликаторы. Невостребованной осталась самая суть – предчувствие катастрофы, которую в экспрессионизме полагается разглядеть. Почему же ничто не побуждает нас бегать по залу с криками: «Мы все умрем»? Жалкие обломки людей, пришедших с войны, увидели ужас в самой химере прогресса. Который крошит нас на все более мелкие и одинаковые фигурки. Вся наша экспрессия – с документальным бесчувствием на этот театр смотреть.
