Практически любое произведение искусства больше себя самого. Хороший роман – больше своего сюжета. Картина – больше пределов, ограниченных рамой. И это не только в современной культуре, в которой все диктует контекст.
Накануне в петербургском Союзе художников открылась выставка работ Дмитрия Бучкина. На ней собраны написанные им портреты других ленинградских мастеров: легкие наброски, карандашные рисунки, быстрые линии. Кажется, ничего особенного – черновики, «кухня» любого художника. Но это если не знать контекста создания этих работ. В него погрузился Павел Богданов.
Павел Богданов,корреспондент: «То, что выставка Дмитрия Бучкина открывается в эти дни, по-своему символично. Ведь мальчиком он провел три страшных года в осажденном Ленинграде. И по совету отца, тоже художника, вел блокадный дневник – записную книжку, в которой тогда еще начинающий автор фиксировал все, что видел вокруг».
Эту привычку он не оставил и когда стал маститым художником. Бучкин рисовал везде, где предоставлялась возможность: на собраниях, заседаниях секции живописи и даже на партбюро Союза художников.
Судьбы большинства этих людей – как исторический роман. Мастер пейзажа Евсей Моисеенко поступил в Академию художеств, но его занятия прервала Великая Отечественная. Он защищал Ленинград, попал в плен и находился в концентрационном лагере.
Валентин Курдов студентом отвечал в Казанском университете за библиотеку нелегальных изданий и был знаком с Лениным. Он мечтал создать русский кубизм, а в итоге работал иллюстратором детских книг.
Кому-то пришлось распрощаться с мечтой не по собственной инициативе. Натан Альтман – участник объединения «Мир Искусства», его портрет Ахматовой попал в собрание Русского музея еще до революции. Он прошел сквозь страшные 30-е, отойдя от станковой живописи и занявшись безобидными эскизами почтовых марок и книжной графикой.
Но многим не удалось спастись от машины репрессий. Ученик Малевича и друг Хармса Владимир Стерлигов по надуманному обвинению провел четыре года в сталинских лагерях.
Десятки имен, которые сейчас помнят только родственники и коллеги. А потому эти заметки на полях сегодня стали своеобразным документом эпохи – историей ленинградского искусства в лицах.
